Автор - Иван Злотников
История эта абсолютно правдивая, даже с учётом давности лет, да и преувеличивать здесь особо нечего, как ни крути. Все участники её, слава Б-гу, живы и здравствуют, так что, как говорится, до ста двадцати и при своём уме.
Почти ни для кого не секрет, что в отрочестве я был малость с придурью; хотя, во-первых, кто из нас не был, а, во-вторых, почему, собственно, был?
Почему с придурью? Ну вот, например.
Был у меня в младших классах товарищ, друг, ну прям «как брат». За эту цитату спасибо маме, я хоть убей не помню, о ком вообще идёт речь. И вот этот «как брат» каким-то образом уговорил меня на шикарную сделку – махнуть игровой картридж (наш общий с братом) на часики в виде пейджера (как мне мнилось - в личное пользование).
Чувствуете размах?
Очень зря, он там был, поверьте на слово.
Феноменальная, революционная прямо-таки идея – с поправкой на возраст главного героя – обменять что-то общее на что-то собственное. Здорово же? Вот только брат идею не оценил.
Нам, к слову, вообще потребовалось ещё лет двадцать пять, чтобы научиться уважать идеи друг друга, что, как мне кажется, очень даже недурно с точки зрения хроноса, космоса и прочих куда более долговечных материй или чем они там на деле являются.
Короче, невозможность консенсуса очень быстро переросла в тривиальный мордобой. Именно в мордобой, а не драку, я же был старшим братом! Стыдно признаться, но это был наиболее популярный и востребованный метод решения сложных и неудобных задач между нами.
Сегодня же меня отчасти утешают наблюдения за нынешним юным поколением, воистину, лучшее – враг хорошего. Если у вас возникло ощущение неуместности вышеупомянутого крылатого выражения – не пугайтесь, у меня оно тоже есть.
Разрешился же конфликт внезапным вторжением миротворческого контингента в виде нашего папы. Если сравнивать гнев с огнём (а это очень популярно, прошу заметить), то отцовский гнев был огнём, выжигающим весь кислород, водород, непроизвольно выделяющийся в зоне поражения метан, металлы, в том числе редкоземельные, и прочие, включая ещё не открытые элементы, не оставляя ни атома для ещё чьего-либо гнева.
Часики были изъяты и тотчас низвергнуты на грешную землю, иными словами «хрясь об пол!». Едва ли мне хватит литературного таланта, чтобы описать фонтан пластиковых осколков, пружинок и металлических деталей, брызнувших во все стороны и гробовое наше с братом молчание, воцарившееся в момент чистой, незамутнённой отцовской ярости…
К чему это всё, собственно? Именно здесь и сейчас.
Понятно, что мы с братом долго оплакивали часики. Впрочем, даже мне с годами стало ясно, что они были в разыгравшейся драме эдаким «чеховским дробовиком» или – простите за пошлый каламбур – «чеховским обрезом», ни больше и ни меньше.
Однако, даже сейчас, наблюдая за гнетущей, траурной обстановкой и хмурыми лицами, прислушиваясь к тяжелому, слёзному песнопению в этот день [9 ава], перелистывая пропитанные болью страницы, ощущая небывалое одиночество и горечь, я нет-нет да и подумаю с горькой, жгучей иронией, «бедные, бедные вы мои часики»…