Еврейские корни - отказ и начало возвращения

Наши предки Немзеры из хасидского местечка #Гадяч Полтавской губернии Российской империи были по вероисповеданию традиционными иудеями-ашкенази - хасидами.

Попри всі революційні настрої свого старшого сина Ізраїля/Самсона голова Рода Сахно Немзер и его жена Мэрим-Сорэ (мои прапрадед с прапрабабушкой) продолжали придерживаться в повседневном быту религиозной традиции.

Другая их праправнучка Марина Маратовна Медецкая в своей книге "Перрон для оптимистов" (по воспоминаниям своей прабабушки Розалии Йоффе/Немзер, жены Самсона Немзера) пишет об этом так.

Роза очень тяготилась патриархальным укладом гадячской жизни. Даже слово такое маленькое, местечковое, противное – Гадяч.

***

А дальше была пятница – всё приготовили и поставили в русскую печь томиться. Назавтра только сидели за семейным столом: дед по-прежнему соблюдал субботу, не обращая внимания на протест сына Самсона против религиозных предрассудков.

---

Утрата традиции в советские времена

Моя собственная прабабушка младшая сестра Израиля/Самсона Софья Сахновна в послевоенные годы в своей семье уже не соблюдала ничего предписываемого евреям иудейской традицией, но её старшая сестра Рахиль с мужем Михаилом Раввичем продолжали соблюдать требования кашрута.

Мама Катя мне рассказывала, что тётя Рахиля покупала на рынке живую курицу и несла её к шойхету на забой, чтобы мясо было к семейному столу кошерным.

Бабушка Мура дочь Сони, как я понимаю, уже полностью была атеисткой. Не знаю, насколько искренне она вступала в члены КПСС, но религиозной она точно не была.

Мама же моя Катерина совсем ничего не знала о Боге. Ни по-иудейски, ни по-христиански, никак вообще!

Я сама начала изучать иудаизм где-то в начале 2000-х годов (после курса знакомства со Священным Писанием вместе со Свидетелями Сторожевой Башни в 1993 - 1998 годах).

Надо сказать, что в это же время и самая младшая дочь Софьи Тома Николаевская, моей бабушки Муры младшая сестра, будучи в советские времена коммунисткой и парторгом, тоже начала библейское изучение в Собрании свідків и 4 июля 1994 года в день моего крещения на областном конгрессе в Харькове мы с ней встретились там на стадионе как "духовные сёстры".

Так распорядилась моим духовным прогрессом моя судьба, что благодаря болезни нашего младшего сына Андрея летом 1996 года и последовавшему за ней собственному нехилому расстройству психики летом 1997 года я смогла покинуть тоталитарную секту, коей несомненно является Общество Сторожевой Башни, Тамара же продолжает своё служение Богу так, как её научили там, по сей день (отказываясь при этом от любого общения со мною, как велит ей "теократическое" предписание поступать с "отступниками").

Отказ от еврейства

Возвращаясь к анализу семейного уклада брата моей прабабушки Сони Самсона/Израиля Немзера, читаем в книге Марины Медецкой "Перрон для оптимистов" о случае в Полтаве 20-х годов с сыном Самсона Немзера и Розалии Йоффе Виктором:

А Витя вообще удивил. Прибежал с улицы весь разгорячённый и кричит:

– Мамо! Ми з хлопцями зараз одного жидка потрусили! (Мама мы с ребятами одного еврейчика потрясли!)

– А ты кто? - как можно спокойней спросила Роза.

– Я українець… чи французік?.. (Я украинец… или французик?..)

Потом добавляет по-французски:

– Mais ne va pas dans notre rue, La progeniture juive. (A пусть не ходит по нашей улице, еврейское отродье.)

Пришлось читать ему целую лекцию об интернационализме.

Обратите внимание - еврейский по всем корням ребёнок растёт в двуязычной семье, зная с рождения французский язык (родившись в Париже) и украинский (переехав с родными в советскую уже Украину на Полтавщину), но не зная ничего ни про идиш, ни про собственное еврейское происхождение, ни про исповедуемые его родителями принципы интернационализма, в конце концов!

А как же тот ходивший по их полтавской улице в 1927 году "жидок"/"еврейское отродье", которого они "потрясли" с мальчишками? Выходит - сберегал в своей семье религиозную традицию предков? И продолжал за неё от ближних своих - новоявленных совков - по-прежнему, как и при царизме в насквозь пропитанной антисемитизмом Российской Империи, отгребать тумаки и шишки?

Те же самые тумаки вынуждена была раздавать обидчикам маленькая отважная еврейка Тома Николаевская, учась в запорожской средней школе №30 в трёх шагах от ДнепроГЭСа, где получала от одноклассников обидные "жидовские" прозвища. А рождённая от русско-украинского отца Гамаюнова Катя моя мама - нет, всячески подчёркивая всю жизнь свою "русскость по отцу" и дистанцируясь всеми силами от еврейской ветви своей семьи...

---

Шоа - Катастрофа еврейского народа

В 2009 году меня занесло в зал запорожского Благотворительного Фонда Хэсэд Михаэль (много помогавшего материально моей болеющей маме-пенсионерке как жертве Холокоста до самой её смерти в феврале 2008-го) на День памяти этих самых Жертв...

Вернувшись оттуда 21 апреля домой с книгой о Бабьем Яре и начав для себя в дневник переписывать стихотворение Евгения Евтушенко, я внезапно с ним вступила в диалог.

Евтушенко:

Над Бабьим Яром памятников нет.

Крутой обрыв, как грубое надгробье.

Мне страшно...

Мне сегодня столько лет,

Как самому еврейскому народу...

Мне кажется сейчас — я иудей.

Вот я бреду по древнему Египту.

А вот я, на кресте распятый, гибну,

И до сих пор на мне следы гвоздей.

Мне кажется, что Дрейфус — это я...

Мещанство —

мой доносчик и судья.

Я за решёткой.

Я попал в кольцо.

Затравленный,

оплёванный,

оболганный.

И дамочки с брюссельскими оборками,

визжа, зонтами тычут мне в лицо.

Мне кажется —

я мальчик в Белостоке.

Кровь льётся, растекаясь по полам.

Бесчинствуют вожди трактирной стойки

И пахнут водкой с луком пополам.

Я, сапогом отброшенный, бессилен.

Напрасно я погромщиков молю.

Под гогот:

«БЕЙ ЖИДОВ, СПАСАЙ РОССИЮ!»...

Васильева:

вот-вот сегодня, здесь, на «Хэсэде», опять,

подумай, Благородный СЫН России-Украины Евтушенко,

Что, избивая мою жидовскую мать,

насилуя насилием Россию,

Тот, бивший, бывший, но лабазник в ней россию СПАС!

В той матери моей жила сама Россия

Взжелавшая избитой быть за то,

что к себе в дом и в гости пригласила

Гостей далёких, но при этом ни пальто

не помогла им снять, ни ноги не отмыла,

Не принесла им хлебца и воды,

А воду свою грязной ощутила,

сказав, что ей её из крана выпили ЖИДЫ.

Эта Россия, будучи гостеприимной,

того далёких странствий гостя пригласив,

Взяла его в пасынки так красиво,

аж ненавистной ненавистью возлюбив.

И стала мама моя русской украинкой,

не понимающей, где выход, а где вход,

Во что ей верить? Почему жидовкой

её со всех сторон зовёт народ?

Её, не ведавшую о евреях

уже ни даже ветхое «Шалом»,

Не понимающую, почему в апреле

евреи сидят седер за столом?

Не понимающую НИ-ЧЕ-ГО о Боге, как и Россия, собственно, сама.

Она себя отчаянно побить просила за то, что Ей Его не принесла.

Но, видно, долго, очень долго и трудно ей идти пришлось...

А труд на то и труд, чтобы бессильному

от Бога СИЛЬНЫМ стать когда-нибудь далось...

Евтушенко:

О, русский мой народ!

Я знаю — ты

в сущности интернационален.

Но часто те, чьи руки нечисты,

твоим чистейшим именем бряцали.

Я знаю доброту моей земли.

Как подло,

что, и жилочкой не дрогнув,

антисемиты пышно нарекли

себя «Союзом русского народа»!

Мне кажется — я Анна Франк,

прозрачная, как веточка в апреле.

И я люблю. И мне не надо фраз.

Мне надо, чтоб друг в друга мы смотрели...

Васильева:

Товарищ наш и брат по крови Женя,

дай мне тебя сегодня мысленно обнять,

обнять твою святую Душу,

познавшую в 1961 — волшебным перевёртышем всё,

что не каждый из евреев здесь сегодня понял так, как ТЫ тогда,

когда Россия ввысь взлетела, покоряя небеса,

Гагаринской фамилией прославив полёт Мечты труднейший...

ТРУДНЕЙШИЙ??? Чем труд Любви, принесенный во имя Славы, почётного Полёта и красы... КРАСА...

Красива смерть... Когда во мне она не вызывает больше гнева,

не вызывает больше страха, но в ЯРУ,

но в ЯРОСТИ её неистребимой, я ЯРКОСТЬ СВЕТА БОЖЬЕГО,

но не отцовского отныне, а БАБЬЕГО в себе превознесу...

Евтушенко:

Я — каждый здесь расстрелянный старик.

Я — каждый здесь расстрелянный ребёнок.

Васильева:

НО! ПУСТЬ СЕГОДНЯ ЗДЕСЬ НЕ ПОХОРОНЯТ БОЛЬШЕ никого,

а тот, кто, выполнял когда-то добросовестно бессовестную миссию антисемита, прольёт сегодня робкую слезу над именем Ребёнка, воскреснув навсегда в великой славе за ценность и добро ТАКОЙ слезы...

И если я сегодня плачу здесь об Анне, то, Анечка, прошу Тебя, засмейся, но без слёз!

---

Возвращение к истокам?

Так удачно и очень сложно повернулась ко мне жизнь, заставив меня саму вернуться, будучи уже духовно сформировавшимся человеком, к своим Родовым Истокам.

Я, в отличие от своей духовно потерявшейся в совкой безыдейности мамы Кати, знаю, что такое седер, какое значение придаётся в иудейской традиции всем праздникам, начиная с еженедельного шаббата, хотя и не считаю себя обязанной иудейскую традицию соблюдать - таков мой свободный на сегодня духовный Выбор...

Не отрицания ни в коем случае Б-га как такового, но понимания Его мною на ином сегодня современном уровне, который мною раскрывается на соответствующем тематическом сайте.

Сравнивая судьбу пламенного коммуниста-идеалиста ставшего атеистом Израиля Немзера, закончившего жизнь в запорожских застенках НКВД, будучи при этом пылко преданным коммунистическим идеалам, с судьбами сберёгших верность ценностям иудаизма его ровесников, подвергнувшихся в 30-е годы по всему СССР не меньшим репрессиям за свои оставшиеся непоколебимыми религиозные убеждения, невольно приходишь к печальной констатации - они хотя бы точно знали - за какие бережно сберегаемые в их семьях ценности они претерпевали пытки и принимали мученическую смерть...

А Израиль/Самсон - знал? За какое фактическое предательство им своих семейных традиций достались ему осенью 1937 года в запорожских застенках НКВД его собственные мучения и последовавшие за его арестом репрессии жены Розалии...

Весной 1927 года, знакомясь в Запорожье с начальником строительства Днепровской ГЭС Александром Винтером, пылкая интернационалистка-Розалия представилась ему чужим отчеством!

– Могу я познакомиться с врачами амбулатории? Я набираю педсостав для медучилища, мы могли бы сотрудничать. Кадров катастрофически не хватает. Я даже сестре в Москву написала. Она педиатр, может, бросит всё и приедет, – Роза впервые делилась своими заботами с едва знакомым человеком, но ведь эти заботы были общими, ей казалось, что и великая стройка, и её маленькое училище – частички прекрасного будущего.

– Знаете, Розалия…

– Михайловна, – неожиданно для себя подсказала Роза, и в дальнейшем во всех документах она была не Хайкелевной, а Михайловной, окончательно закрепив отрыв от своих корней.

Возвращаясь сегодня частью своей собственной семьи к еврейским корням и к иудейской духовной традиции, я горячо желаю нашему сыну Ивану/Йонатану, его жене Ольге и внукам Егору/Орэлю и Валерии/Лиоре всегда и везде помнить и хорошо понимать суть и смысл своего собственного самостоятельно сделанного духовного Жизненного Выбора, последовательно следуя принципам исповедуемых этим выбором Ценностей!

Стрелка - это указатель

Она была бело-чёрной Кошкой. Или чёрно-белой?

Пятна по её беспородной шкурке были разбросаны самым хаотичным своевольным порядком - как попало.

Когда-то кто-то, наверное, баба Анька, ей дала человеческое Имя - Анжела.

Баба Анька была строгой и очень сварливой тёткой из семейства Лехов, жившего в самой-самой крайней хате русско-украинско-татарской деревеньки Стрелковое на длинной намытой Азовским морем песчано-ракушечной косе, с незапамятных времён называвшейся Арабатской Стрелкой, указующей своим сужающимся остриём прямо на Керченский залив.

Получила ли эта полоска суши своё название от тюркского слова АРАБАТ - "предместье", как и знаменитый московский Арбат, или от чего иного, не знала ни Анька Лех, ни её кошка Анжела, ни маленькая дружелюбная собачка Кнопочка, тоже жившая во дворе Лехов... Но вполне могла знать их столичная соседка Людмила Сергеевна, лет уже, наверное, более двух десятков владеющая в качестве летней южной дачи старенькой трёхкомнатной хибаркой под Семью (7) вековыми Тополями.

Сложена была хибарка, как и все почти с тех же незапамятных времён строения в деревеньке, из ракушечника или ракушняка, как его называют местные жители. Из спрессованных веками монолитных наслоений ракушек и песка сметливые аборигены приспособились вырезать здоровенные строительные блоки, складывать из них хатынки, скреплять их раствором глины, обмазывать той же глиной и для приглядности - известкой поверх глины.

Приезжая после зимы в домик, Людмила Сергеевна обязательно обновляла побелку - наружную и внутреннюю, чтобы орда детей, внуков, племянников, внучатых-правнучатых и их друзей-подружек могла насладиться летним отдыхом в чистоте и уюте, ради поддержания которого она привозила из столиц чемоданами "винтажные", купленные у бабушек на развалах кружева и прочие милые штучки-дрючки.

В отсутствие хозяев Анька вполглаза приглядывала за сохранностью замков пустующей хибарки. А сразу же по приезду - приходила поприветствовать соседку, посудачить о деревенских и столичных новостях.

Вместе с ней обязательно приходили и Анжела с Кнопочкой.

Насудачившись, Анька говорила им: "Я ухожу домой, а вы здесь остаётесь". "Ага!"- кивали головами питомцы и с удовольствием оставались жить до самой осени у Милочки, как её все здесь называли, искренне признавая своей полноправной хозяйкой. Особенно малышка Кнопочка, которая даже в старости, даже почти при смерти сопровождала Милочку в походах на берег моря, где ей было жарко и совсем не интересно, но - таков был исполняемый ею собачий долг.

Анжела чувствовала себя на Милочкиной территории вольготно! Её здесь щедро кормили, ласкали и даже не тискали. Она великолепно охотилась - мотыльков там разных, бабочек, жуков-сверчков ловила налету и с аппетитным хрустом съедала вместе с лапками и крылышками. Иногда Милочкины гости могли видеть мелькавшую в кустах и высокой траве бело-чёрную спину Анжелкиного ухажёра - полудикого безымянного кота с наглой мордой уличного бойца, с которым у неё, по всей видимости, имелся давнишний кошачий "амур".

В одно лето на Милочкину дачу отдыхающие дамы привезли щенка карликовой таксы - умилительного недотёпу по кличке Гаррик, имевшего свою персональную игрушечную из обтянутого тканью поролона будку, и не имевшего при ней даже приблизительного понятия - как это собаке выходить по нужде во двор. Из-за чего дамский отдых был основательно подпорчен необходимостью вытирать в комнатах оставленные им лужицы и выносить из них щенячий "стул"... Чем Милочка при всей своей столичности была возмущена до глубины души.

Оказавшаяся к этому моменту почти на сносях Анжела была круглосуточно голодна, тяжела на прыжки за мотыльками, и поэтому - весьма неразборчива в еде. Да и не к лицу такой солидной кошке - хозяйке двора - разбираться, где под клёном в мисочке выложены лакомства для неё, а где - для тщедушного вислоухого Гаррика.

Когда позавтракавшие кофейком с пироженками дамочки из красивой фольгированной упаковки вываливали в щеголеватую кормушку щенячье ароматное сочное "Педди-Гри"..., Анжела с хозяйским достоинством неторопливо съедала вываленное, вылизывая тарелку и свои усы, даже не замечая как несчастный голодный щенок, виляя хвостом и захлёбываясь слюной, суетится вокруг неё, всеми своими движениями говоря:

- Тётя Кошка! Это нечестно! Это мой корм!! Это мне его купили в столичном супермаркете, а не тебе! Я не умею ловить саранчу... Да что ж это делается? Господа Люди! Неужели никому нет дела до этого вопиющего безобразия...??

Людям было дело до загара, до купания и иных пляжных удовольствий...

И Гаррику оставалось лишь обиженно вылизывать вчерашние недоедки самой Анжелы...

Долго ли, коротко... а срок родин - то бишь, окота Анжелыного приближался неотвратимо. Людмила Сергеевна поселила её в отдельно стоявшую во дворе баньку, набросав в высокую набитую старыми журналами коробку чистой ветоши. Всю ночь промаявшись там, но так и не окотившись, кошка выпросила переселение в комнату хозяйки, где и разрешилась на следующую ночь четырьмя отпрысками. Такими же хаотично пёстрыми, как она сама и навещающий её набегами амурный кавалер с бандитской мордой.

Два котёнка были скорее чёрно-белыми - с преобладанием чёрного окраса, а другие два - скорее бело-чёрными, с преобладанием белого, запятнанного как попало чёрным. Милочка, решив почему-то, что кошке никак не выкормить такой богатый приплод, выбрала самого умильного и крепенького котейку, а остальных трёх сгребла в охапку, намереваясь отправить в ведро с водой.

Кошка заметалась между оставшимся в коробке и тремя зажатыми в Милочкиных ладонях... Двое из этих отправляющихся в небытие комочков молчали, а третий ни с того ни с сего, но, наверное - ОЧЕНЬ даже с ТОГО - начал истошно пищать. В этом, ещё и суток не прожившем слепыше пробудилась такая невиданная, вернее, - неслыханная горластость!

Он пищал непрерывным ором... без пауз..., как будто ему и воздух не требовался для этого крика:

- Мама! Люди!

Дети! Милочка! Гаррик!

Жить! Я хочу жить! МА...МА...!!!

Милочка помиловала горлопана и со словами:

- Выпросил-таки себе жизнь! - вернула его в коробку.

А его молчавших и ничего выпрашивавших братцев-сестриц унесла и утопила вдали от детских глаз.

И никто из отдыхавших там взрослых не посмел вступиться за новорожденных котяток. Никто не смог сказать:

- Слушай, Людмила! Природа щедра на рождение. Анжела великолепная охотница. Смотри - откормленная, сильная, опытная мамаша. Почему ты решила, что ей так уж не по силам выкормить всех четырёх? Она их уже к осени научит охотиться и кормиться самостоятельно. А если кто окажется слабачком, то своим ходом - естественным отбором - отсеется...

Пусть живут! И сами собой и своими жизнями распоряжаются!...

Жизнь...

Мы ценим свою жизнь, жизнь наших детей и домашних любимцев...

Собак, кошек, попугайчиков...

• Бедный таксик Гаррик погиб в зубах рассвирепевшего ротвейлера на какой-то столичной даче...

• Кнопочка умерла в глубокой старости, лёжа за домом... на неё ещё живую уже садились мухи, привлечённые запахом гниения...

• Баба Анька до последнего выдоха всё ругалась со своими никудышными непутёвыми и драчливо-скандальными сыновьями-пропойцами, умерев от рака желудка...

Милочка жива ещё, но очень стара и больна, особенно сдав после недавних похорон единственного сына, страдавшего всю жизнь от сахарного диабета, как и молоденький мальчонка - его крестник - хозяин бедолаги Гаррика...

Жизнь текуча и изменчива...

Жизнь разнообразна и красива своими бесконечно мудрыми Законами...

Боритесь за неё! Кричите, что есть мочи! Пищите!

Даже крошечный беззащитный слепой котёнок понимает инстинктивно, что молчать - это капитуляция, это смерть. Понимает, что пища неистовым писком, хоть это и может показаться тщетой и бессмыслицей, можно, если постараться и не пожалеть силёнок на этот крик, вложив в него всё отчаяние своих нескольких часов от роду, выпросить свою жизнь, своё поМИЛОвание, своё возвращение к матери...

---

27 января 2016 года моя любимая тётушка Людмила (сестра моего отца Виталия Васильева) завершила своё очередное воплощение.

Царство ей Небесное!

На этой странице я публикую её собственные сочинения.

---

Летом 2018 года сильнейший ураган в Стрелковом повалил два здоровенных тополя (слава Богу, лёгкой вмятиной отделалась машина - натянутые к дому алюминиевые провода смягчили падение и мягко уложили ствол поверх автомобиля невестки Ольги Курашовой). Так что, за вычетом одного спиленного ранее дерева и двух упавших, тополей оставалось четыре...

Летом 2021 года домик продан. Эта страничка нашей семейной истории отправилась в архив...

Васильева Людмила Сергеевна

Старшая сестра моего отца Виталия Васильева Людмила Сергеевна родилась 8 июня 1939 года, по-моему, там же, где и он сам - в Сухом Логу Свердловской области РСФСР. (Но полной уверенности в этом у меня нет). Имменно туда по распределению после окончания МХТИ были направлены на работу инженерами-технологами их родители Сергей Васильев и Ксения Андреева.

В квартире моей бабушки Ксении Сергеевны Андреевой висели два портрета руки их с мужем Сергеем давней какой-то ещё с послевоенных московских времён подруги, которую все называли тётей Лизочкой, и которая жила последние свои годы в Москве, куда бабушка Ксана даже ездила за ней присматривать по просьбе её родных на время их отъезда в отпуск в конце 70-х - начале 80-х годов.

Эти фотографии сделаны Иваном Злотниковым в квартире тёти Милы в посёлке Лесное под Питером, где она жила последние десятилетия своей жизни.

• Портрет Виталия сохраняется сейчас у его внука Андрея Злотникова,

• портрет Людмилы - у Марии Рябовой, её внучки.

Где-то в 2012 году тётя Мила мне передала листочки со своими мемуарными записями Птичкины трели/Картинки жизни жены художника, написанные ею примерно в возрасте 40-50 лет, которые я опубликовала от её имени на сайте стихи.ру и которые здесь процитирую.

Когда я себя вспоминаю в детстве, на память приходит весеннее утро, раскрытое окно, тяжелейшие ветки цветущего жасмина и ощущение, что ничего подобного по красоте, радости жизни больше не повторится. Было мне семь лет [1946 год], была я большелобой, очень беленькой и, как и все в ту пору, очень худенькой.

Ещё одно воспоминание – мы в подмосковном лесу, восхитительное ощущение тёмного влажного леса и колдовские ландыши, вид и запах которых вызывает мучительное чувство чего-то непостижимо прекрасного, до чего невозможно приблизиться.

И тут же, на тёплой поляне, родные колокольчики и ромашки, и те, и другие очень крупные и такие прекрасные под синим небом.

Потом в жизни было много хороших минут, но ощущение счастья, всё равно, давала только природа – тёплые милые розы в летнем саду; туман, тишина и капли на блестящих ветках в осеннюю пору.

И величайший подарок судьбы – одно утро на море, когда всходило Солнце: затопило всё непостижимыми красками и произошло полное слияние воды, неба и воздуха – вот уж действительно прекрасное мгновение, торжество жизни над серыми бесцветными днями, которыми так часто бывает заполнена жизнь.

Эти-то часы и есть моя самая главная жизнь, всё остальное стоит далеко и не имеет для меня большого смысла, кроме сына и музыки, но сын болен, а музыку я должна подавать детям от шести до четырнадцати четыре раза в неделю.

Я такая же большелобая, но не такая тоненькая и светлая, и улыбаюсь я слишком часто только по необходимости.

А настоящая необходимость у меня одна – я хочу вызывать к жизни новых людей и события, которые с ними происходят.

Эта фотография сделана в Стрелковом летом 2007 года - справа от тёти Милы - Елена Васильева, а у неё на руках - маленькая Лерочка - Лиора Ивановна Злотникова в свой самый первый тогда приезд с родителями на Азовское море.

---

Что я вспоминаю из дошкольных лет? - продолжает писать тётя Мила...

Подмосковье, маленький завод, где мои отец и мать работают инженерами, два пятиэтажных дома и напротив окон глубокий пруд, откуда для Москвы вырезают лёд и куда я провалилась зимой, думая, что лёд крепкий, а мой кругленький лобастый младший брат бегал рядом и совал мне руку со словами «давай я тебе помогу».

Руку я его не взяла, так как понимала, что вытащить он меня не сможет. Валенок мой плавал рядом, а держала меня на плаву шуба до тех пор, пока нас не заметила женщина с верхнего этажа, которая-то меня и вытащила. Отец потом мерил глубину пруда – 25 метров, ну, а я даже не болела.

Летом за прудом расцветал роскошный луг, и переполнявшая меня радость бытия вызывала большое желание целовать каждый цветок, что я и делала.

Помню зимнюю Москву, пустую, тревожную и военного в трамвае, который подарил мне яблоко. Оно было неправдоподобно красное, с толстой кожицей и чудным запахом. Из-за этого съесть его было невозможно, я держала его под шубкой всю дорогу, время от времени вынимала, чтобы полюбоваться и подышать его запахом.

Помню зимнюю дорогу на лошадях, пахнущую конским навозом, сеном и снегом, и какому русскому не мил этот запах!

Жить становилось всё труднее и родители наши, всегда лёгкие на подъём, несмотря на болезнь отца, двинули на юг, в Днепродзержинск, к большой реке Днепр и к большим заводам.

Продолжение в теме #Запорожье